-
15.10.2010 10:13
В канун 70-летия Кирилл ШИШОВ называет себя ветераном капиталистической фазы гражданской войны. А еще — исполином, нафаршированным наитием. Кто-то скажет: «Завидная литературная судьба у человека. Столько книг издано, столько регалий!» Это правда. Вот и классиком его называют при жизни. Но робко так, неуверенно, сужая масштаб до рамок Южного Урала. По достоинству вклад писателя и краеведа, председателя Челябинского фонда культуры оценят позже. Когда-нибудь. Не современники. Потомки. Что поделаешь, такая уж традиция есть в России, нашедшая себе оправдание в трех давно заученных словах — большое видится на расстоянии. Удивительный все же народ — мыслители. Я попросила Кирилла Алексеевича рассказать о себе, а он меня при встрече с порога глубокой философской мыслью одарил, раскрыв секрет устойчивости личности...
Устойчивая личность
— Сейчас переломный период в жизни страны. Каждый человек сегодня находится в растерянности, в которой есть элемент сострадания. Если из этого исходить, то пишущий человек намного более устойчив в этой жизни. Концепцией нашей современного бытия является формула из двух слов — «устойчивое развитие». Вот я, работая на общественном поприще почти пятьдесят лет, всегда имел дело с той или другой конструкцией власти, которая никогда ничего не желала знать о прошлом, кроме плохого. А мы вопреки всему защищали культурное наследие этой страны, Южного Урала. Точнее, той его части, которая для нас является квинтэссенцией нашей собственной судьбы, судеб наших предков, лежащих в этой земле. Но это никакую власть никогда не волновало, потому что власти нужно осуществить свои цели здесь и сейчас. Пишущий человек особенный. У него есть на все своя точка зрения. Она проявляется в литературе, в его поведении, даже в личной, семейной жизни.
— В раннем детстве вы же не знали, что будете такой устойчивой личностью, правда?
— Нет, знал. Помню свои первые ощущения — вы не поверите — в два-три года. Я испытал ужас от того, что возможна бомбардировка нашего города Челябинска.
— Так к нам же авиация врага не долетала...
— Вот отсюда и вопрос: как это могло быть? У меня нет ответа, но ощущение, что нас будут бомбить, было. Период взятия Сталинграда, а оттуда уже и до Урала близко. Вот этот ужас и есть начало памяти моего детства. Дальше еще один испуг — вот сюда сейчас придут бандиты, воры и убийцы. 53-й год. Берия освобождает всех уголовников — и «волна» из Сибири накрывает весь Урал. Мы ставни делаем внутри квартиры потому, что вламываются даже через форточки. Вытаскивают все что возможно.
Наше поколение, после войны по семь часов стоявшее в длинных очередях за килограммом гороха, было поставлено в ситуацию «завтра все рухнет, но нужно сопротивляться». Этот устойчивый комплекс трансформировался в другую формулу жизни. Одно единственное слово «ВОПРЕКИ» стало моим лозунгом и лозунгом всего российского народа. Постоянная внутренняя работа пишущего человека, всегда начинается с внутренних сдвигов. Она была присуща Оливеру Твисту. Она свойственна Чарльзу Диккенсу, Марку Твену, создавшему образ нашего юношеского героя — находчивого Гекльберри Финна. Ведь поплыть рядом с негром на плоту вопреки мнению всех горожан — это тоже становление личности.
...Отец Кирилла Алексеевича погиб на фронте. Остался портрет, висящий на стене. Это была особая мысленная связь. Возможно, именно поэтому первый литературный опыт Кирилла Шишова — непонятно каким образом в 14 лет написанная баллада о погибшем отце, давшая возможность ощутить взаимосвязь поколений. Книгу об отце он составляет всю жизнь и вот уже пять лет бьется за то, чтобы она была издана. Будучи подростком Кирилл нашел разрозненные листочки-рукописи. На вопрос «что это?» мама ответила: «Ну отец твой какой-то бредовой литературой занимался. У тебя-то хоть что-то напечатано...» Отец просто ничего не успел, и Кириллу предстояло все найти и разобрать. По сути, это было воспитание собственной души.
Язык достоинства
— Без записывания слово исчезает, — говорит Кирилл Алексеевич. — Слово, которое на клавише, совсем другое. Оно неживое. И в этом секрет виртуального мифа, порабощающего сейчас человечество. А мы с ручкой в руке живем, как старообрядцы. Живем, сохраняя ту веру, которой нас снабдили отцы. Протравленную через лагеря, прошедшую через войны, другие испытания. И это дает нам умение предвидеть. Учишься социально прогнозировать. Все, кто были твоими учителями, никакого ответа не имеют. А ты знаешь, что будет. Разве это не радость? Разве это не оттачивание социальной зрелости? В моих книгах, которые современникам некогда читать, все угадано. У пишущего человека не исчезает результат работы его мысли, предчувствий. Будущий крах, психологию предательских червоточин, которые образовались в душах нации, я описал еще сорок лет тому назад. И только через 30 лет осуществилось то, что я предвидел. Как можно чувствовать себя сейчас через двадцать лет после еще одного слома?
— Очевидно, еще более устойчивым?
— Конечно! И это замечательно, потому что мы живем в контексте величайшей в мире литературы, масштабы которой никогда не осознаются современниками. При этом живем мы не просто где-то в провинции. К концу советского периода мы чувствовали, что должны найти более глубокие корни. И нашли Аркаим. На 4000 лет стали сильнее, поняли свой край. Дальше «приходит» Сикияз-Тамак, а потом — остров Веры. И все глубже понимаем неслучайность нашего рождения. Это центр мира. Урал потому и неколебим природой. Потребность к устойчивому развитию самой геологией заложена, и мы все больше понимаем эту взаимосвязь. Ну разве не великое счастье жить на этой земле?! Мне говорят: «Да что ты?! Грязный провинциальный город, наркотики»... Но мы же живем вопреки! Это все ерунда по сравнению с тем, что мы приобретаем, работая над словом, видя судьбы властителей и судей.
— Вы так часто говорите «мы»... Кого имеете в виду?
— Своих соратников по единому потоку мышления. А таких людей в нашем городе достаточно много. Фондом руковожу более двадцати лет. Имея в багаже тысячи контактов, могу быстро отличить человека духовного, совпадающего со мной. Недавно открывали памятник моему абсолютному единомышленнику, боготворимому мною человеку Тенгизу Махарадзе, с которым прожито больше 30 лет в этом городе. Это, может быть, сиюминутный пример. Но каждый день и каждый час такие связи меня вдохновляют, потрясают и удивляют. Ведь привычно для Челябинска никогда не знать своих деятелей, которые всю жизнь ему посвятили. Исследователь творчества Есенина Алексей Леонидович Казаков, которого знаю больше сорока лет... Я горжусь, что живу с ним в одном городе! Когда мы создали Фонд культуры, имели счастье работать рядом с Дмитрием Лихачевым. Масштабная личность! Таких примеров не счесть, поскольку в нашем городе и жило, и живет много интересных ярких творческих людей. А не знать их привычно потому, что... пишущий человек всегда опасен. С детства, с юности КГБ — основной твой собеседник. С 14 лет меня воспитывали, проверяли, посылая в Германию или в Венгрию. И я всегда находил тот язык достоинства, которым со спецслужбами беседовал.
— Ваши контакты и сейчас не закончились?
— Никогда они не закончатся! У нас страна, насквозь пронизанная этими контактами. И ваши публикации в Интернете все просматриваются и отслеживаются, поверьте.
Клад всегда рядом
— Вы никого не боитесь?
— Нет. На своей земле никого не боюсь. Моя земля — это, прежде всего, Россия. Урал — только часть этой страны, своеобразная, с большой концентрацией интеллекта, обиды, злобы, недоверия. Но, тем не менее, в решающие минуты он всегда влиял на судьбы в планетарном масштабе. Все это дает огромную внутреннюю энергию достоинства. Огромное счастье соприкасаться с этой непричесанной, во многом секретной землей. Ведь до 91-го года никто сюда и приезжать-то не мог. Когда появились здесь первые иностранцы, мне доверяли вести эти группы. Понятно, почему. Я знал, что туда смотреть им не надо, об этом можно рассказать, а о том лучше не упоминать. Нынешняя открытость уменьшила статус тайны. А тайны мы любим. Для русского народа — клад всегда рядом! Стоит только жильцам съехать из старого дома, сразу начинаются поиски. Отступление во времена завоевания красных в августе 1919 года было мгновенным. А ведь все зажиточные люди рассчитывали вернуться... И мы находили сокровища.
— И отдавали их государству?
— Конечно. А как иначе? В этом и есть разница. Есть ли у тебя внутренний стержень, накапливаешь ли ты знания, делаешь ли выводы? «Вопреки» не только власти, но и обывательскому мышлению, мещанству. Мы, вообще-то говоря, воспитаны в ненависти к мещанству. Это в зрелые годы я стал понимать, что мещане — обычные жители городов, тоже люди устойчивого развития. Но мы другие. Пассионарность, согласно евразийской теории Гумилева, — это самопожертвование. Мещане обладают противоположным чувством — самосохранения. Мир движется пассионариями, людьми, готовыми к самопожертвованию. Но они не могут топтать при этом противоположный слой людей, которые хотят устойчивости. Истребление их привело к ужасающим социальным последствиям. Пассионарность — это самоотверженность теперь уже не эгоистического плана, а гуманного.
В моих книгах почти нет отрицательных героев. Всегда стараюсь найти те корни человеческого самопожертвования, которые подобны подвигу наших матерей. Они не ради карьеры и научных истин жертвовали всем, а ради жизни и сохранения своих семей. Ради того, чтобы дети сами научились выживать в самых тяжелых условиях. Поэтому женщина мать — сквозной образ в произведениях. А теперь, когда ушла жена... Теперь я заново переосмысливаю и этот образ. 46 лет жизни с женщиной, которой благодарен за появление своих детей, но которую так до конца и не узнал. Когда человек уходит навсегда, начинается новый труд осмысления. Вот в чем заключается та абсолютно не показная сторона жизни человека, который привык писать, ловить и останавливать мгновения бытия.
Нищее искусство
— Вы себя считаете интеллигентом?
— Что значит «себя считаю»? Образ жизни у нас такой. Интеллигент на Урале — это человек, который может прокормить себя собственными руками. С детства мы в саду работали, картошку выращивали, грибы собирали, умели и костер развести, и все по дому сделать. Любой мужчина на Урале, если не умеет пуговицу пришить, на кухне похлопотать, автомобиль ремонтировать, сад содержать — так и не интеллигент он вовсе.
— А если в традиционном понимании? Вы всегда пропустите женщину вперед?
— Да это все поверхностные вещи! Женщину нужно вперед пропускать. Но нет ничего ужасней, когда ты подаешь руку, сходящей из трамвая даме, а она в ужасе бьет тебя по руке и говорит: «Чо ты лезешь в карман?» Не привыкла она к таким манерам. Но мы это делаем вопреки. Впрочем, такой вид поведения все равно исключение. Раньше как было? «Ах, ты в шляпе, интеллигент паршивый? Вот сейчас дадим тебе!..» А мы же жили в Кирсараях, в Колупаевках. Там нельзя было ходить в таком виде.
— Большинство более-менее одаренных людей пишут «в стол». Ваша литературная судьба завидная. Это везение или закономерность?
— Первую книгу мою опубликовали, когда мне было восемнадцать. Стихи печатали в маленьких сборниках Дворца пионеров. А первую литературную премию получил в «Пионерской правде» в 15 лет. Мы ведь жили в советское время. Литкружки были нормой. Они сохранились вплоть до конца 80-х годов, настолько устойчив был интерес к слову. Слово — это же нищее искусство. Ничего не надо. Мои соседи по дому имели рояль, покупали магнитофоны, проигрыватели. А тут — бумажка и ручка. Но за этим стоит самое большое сокровище — библиотеки. Там сидели часами. Это был огромный мир воображаемых путешествий. Подавление компьютером воображения — одна из самых страшных психологических травм, которым подвергается молодое поколение. В Америке родители ориентируются на четыре цифры: три, шесть, девять и двенадцать. До трех лет не допускать к телевизору ребенка — только книжки читать. До шести не допускать к компьютерам. До девяти не допускать к играм на компьютере и до двенадцати — к Интернету. Если в детстве не сформировалось воображение, человек навсегда будет виртуальным роботом. И эта трагедия нарастает в мире. Там, где есть гражданское общество, детей пытаются спасти. Но в нашей стране все своеобразно.
— Но у вас и без Интернета нагрузки колоссальные. Столько мероприятий, встреч, лекции в университете, творчество... Как все успеваете?
— Общественная активность — норма жизни в России. У нас страна общинная. Индивидуальность, фермерство, гордыня — самые страшные явления в русской среде. Мы часть былой культуры. И когда сегодня пытаются сломать это, провозгласить индивидуальность, я иногда пребываю в растерянности. Потому что стать личностью можно, только отталкиваясь от социальной среды. В безвоздушном пространстве ею не станешь. Конечно, в детстве и в юности ты не приемлешь общую мораль. Ты вычленяешь себя, «вопреки» начинается именно тогда. Но при этом ты все равно реализовываешься посредством людей. Я всегда понимал, что ничего один не стою. Поэтому, даже работая с людьми и не давая сделать себя стереотипным, находишь индивидуальные черты и обретаешь свою личность. В этом, собственно, и состоит жизнь русского человека.
Без литературы я был бы слепым. У Толстого есть хорошая фраза — «если живые не видят, то мертвые удивляются». Накопленное совокупное богатство русской литературы дает нам постоянную спокойную и совершенно адекватную возможность понимать ту быстроту событий, которая меняется, и ту внутреннюю стержневую линию потока, которая остается, на западе говорят «майнстрим». И, конечно, жить на родной земле в этом смысле захватывающе интересно.
— Многие ваши произведения посвящены близким. С чем это связано? Семейные хроники? Увековечить хотите тех, кто дорог?
— Где-то после сорока, а точнее, ближе к пятидесяти начинаешь понимать: русская литература в отличие от литературы западной всегда стыдилась семьи. Русские поэты не научили наших юношей труду любви. Кроме Тютчева никто не открывал тайны трагедии внутренней жизни. Я стал понимать: ты должен выдержать сначала сам тяжеленный труд семьи, а потом — рассказать об этом другим. Именно поэтому после шестидесяти лет — а возраста я не ощущаю, только цифры меняются — в творчестве появился крен в сторону уникальности личной жизни человека. Чувствую, что это та ниша, в которой я сегодня должен работать.
Вопрос пророку
— Приближается ваш юбилей. В какие тона он будет окрашен, Кирилл Алексеевич? С каким настроением вы подходите к этому рубежу?
— Такой юбилейный год не пожелаешь и врагу. Потерять жену, с которой прожили столько лет... Вы себе даже не представляете, что это такое! Ничего не понимаешь первый месяц, второй после трагедии. На третий начинаешь только угадывать, что тебе сулит жизнь. Буду держать, как могу... А в целом никакого юбилейного настроения нет. Одна цель: попытаться показать своим землякам, что мы живем в достойнейшем месте. Если хочешь состояться как личность, старайся отдать этому городу все, что у тебя накопилось доброго. А все плохое лучше не показывать. Но человек-то русский так жаловаться умеет! Так любит это делать! Властям, соседям, жене... Омерзительное свойство! Со временем я начинаю осознавать, что рыцарства-то у нас никогда и не было. И в этом трагедия русских мужиков. Они даже не понимают, что это такое. Однако пишущий человек может в себе это воспитать. А как быть обычному? Поэтому мы всегда говорим: не бросайте читать, не бросайте вести дневники, учитесь себя анализировать, иначе вас сожрет виртуальная действительность. Все телевидение направленно на то, чтобы демонтировать, аннигилировать ваш внутренний мир. А без него вы заживо погибните.
— Что будет дальше, Кирилл Алексеевич, с нами, с миром, с Россией, с Землей, в конце концов? Ответить под силу лишь пророку. Но ведь вы же уже научились заглядывать в будущее...
— Да какой я пророк? Просто делюсь своим опытом. Я рад тому, что уже почти двадцать лет читаю в ЮУрГУ собственный курс глобалистики, учусь видеть обратные связи, которые природа показывает людям. После этого лета вы и сами увидели, что такое пожары в России, что такое отсутствие искусства предугадывать. Если его нет у властителей и нет у народа, народ этот сгнивает вслед за элитой и сам творит тупики будущего для своих детей. Если самоотверженных подвижников не будет, если не будет тех, кто вопреки всеобщей погоне за сиюминутной прибылью не забывает о своей вселенской роли, не забывает прошлое, наша участь печальна. Нельзя в разорванном мире жить — это трагедия. Каждый человек может быть творцом судьбы своих детей. Я это испытал на себе и знаю, какую самоотверженность нужно им отдавать. Будьте целомудренны, понимайте, что вся пошлость, весь негативизм, которые выплескиваются изо рта, губительны и для окружающих, и лично для человека. Хоть немножко умейте удержать себя в рамках достоинства — и тогда придет благодарность. Я ее испытал десятки раз. Если ты делаешь что-то, заранее рассчитывая на какую-то прибыль, все будет сожжено, затоптано и оплевано. Если из-за самоотверженности, честности и искренности что-то делаешь, сначала получишь мощное осмеяние. Так будет испытана степень твоей искренности. А потом с совершенно неожиданной стороны ты получишь огромную радость. Радость, тысячекратно увеличивающую твои силы!
Строганова Татьяна, специально для Lentachel.ru
Фото автора
