-
21.01.2012 07:41
Что такое «экстрим», командир приморского поискового отряда «АвиаПоиск» знает не понаслышке. Когда в фонаре садится последняя батарейка, Ярослав Ливанский ведет свою команду ночью по тайге в кромешной темноте, ориентируясь только по звездам и луне. Даже зимой он снаряжает экспедиции. Расслабляться нет времени. Ведь там, за сопками, поисковиков ждут... погибшие летчики. Многие ждут давно. Но обязательно дождутся. Потому что небытие не должно длиться вечно.
Признаться, Ярослав — герой для меня особенный. Дело в том, что к этому человеку я испытываю чувства. Одно из них — любовь. Другое — признательность. Это он нашел в тайге разбившийся самолет моего деда — штурмана пикирующего бомбардировщика Пе-2 Александра Тимошенко, погибшего в августе 1945 года во время войны с Японией. Это благодаря ребятам-поисковикам в Приморье, на авиабазе «Николаевка» состоялась торжественная церемония захоронения останков летчиков. И еще одно чувство — недоумение. Неужели ТАКИЕ люди действительно существуют? А потому по-журналистски я всячески пыталась найти подвох...
— С небом какие-то особые взаимоотношения? Откуда тяга к самолетам?
— В детстве я хотел быть летчиком. Но родители сказали: «Ничего не получится — у тебя слабое здоровье». Лет пять мне было, когда папа впервые принес домой модельку. Советскую, примитивную такую, из пластика, и мы вместе с ним ее собрали. Потом были другие модельки, книжки, журналы... Так и привил любовь к авиации. Потом я увлекся военной историей. В 15 лет добавилось увлечение фортификацией, оборонительными сооружениями. А в 2007 году начал авиацией плотно заниматься, создал поисковый отряд.
— Искать в тайге разбившиеся самолеты... В каком вузе этому учат?
— Да, наверное, ни в каком. Родители мечтали, чтобы я стал политологом-международником. Но я хотел быть историком. Учился по специальности «японоведение», потом перешел в институт международного туризма и получил специальность «социально-культурный сервис и туризм». Занимаясь фортификациями и охраной памятников, стал часто общаться с журналистами, телевизионщиками. Появился интерес еще и к этой профессии. Втянулся, понял, что журналистика мне нравится. Попробовал серьезно ею заниматься — получилось. Сейчас у меня одновременно три работы: пишу статьи, делаю сюжеты на телевидении и фотографирую. Раскопки — в свободное от работы время.
— А что изначально подвигло ими заняться?
— В 2007 году у нас была организация, объединяющая людей, увлеченных военной историей. Знакомые пригласили принять участие в экспедиции. Разбившийся военный самолет, останки летчика... Я уцепился, интересно было посмотреть. Поехали в тайгу, поработали, покопали. Затем на Гатчине удалось попасть в архивы, где нам дали журналы, аварийные акты по катастрофам морской авиации Тихоокеанского флота. Когда углубились в материалы, поняли, что работы непочатый край. В принципе мы и после этого не планировали заниматься поисковой полевой и документационной работой. Но в процессе общения выяснилось, что у знакомых дедушка пропал, был военным летчиком. «Не его ли вы нашли?» — спрашивали нас. Стали собирать информацию, последовали сообщения о других разбившихся самолетах, которые видели в тайге... И вот так за четыре года накопили, скажу без ложной скромности, блестящий опыт. Мы — единственный поисковый отряд на территории Приморского и Хабаровского краев.
— С коллегами из других регионов общаетесь?
— Конечно. Большое количество поисковых отрядов находится на территории Московской, Ленинградской областей и в Краснодарском крае. Там, где шли бои, практика таких работ широко развита. Люди занимаются этим при поддержке федеральных или местных властей. У нас же в Приморье вплоть до 2009 года была глухая стена непонимания. Когда мы начинали работать, и скептиков было много, и поливателей грязью. Дескать, ищут специально, чтобы эти самолеты продавать. Утверждали, что летчики должны лежать в земле, там, где разбились, зачем их прах тревожить? В настоящее время удалось ликвидировать эту стену. Сейчас нет таких людей, которые бы кричали о том, какие мы плохие. За 4 года мы нашли 47 летательных аппаратов, останки 19 членов экипажей, 17 из которых уже захоронены.
— Страшно, наверное, первый раз прикасаться к костям?..
— В команде у нас 15 человек. Костяк — четыре человека. Все любители военной истории. Новички задавали, бывало, детские вопросы типа: «А там трупы, наверное, лежат?» Но чтобы кто-то боялся... такого не было. Наоборот. Люди, извлекая из земли костные останки, осознавали важность происходящего.
— Где потом хранятся останки до захоронения?
— Два варианта: либо у нас в гараже, либо в Доме офицеров флота. Стараемся не сдавать ни полиции, ни другим силовым структурам. Это бы означало останки потерять. Такие случаи были. Не слишком нужны наши находки органам.
— Снарядить экспедицию в тайгу — дело затратное. Оборудование, аппаратура, транспорт, кроме того, надо есть, пить. Кто вас финансирует?
— 90 процентов трат — за счет собственных средств. Два года назад появилась организация, которая стала нас спонсировать. Президент компании «Шинтоп» Дмитрий Царев решил нам помогать. Средства в основном шли на топливо. Траты серьезные, выезжают, ведь, как правило, три-четыре машины. Дмитрий Царев понимает значимость нашей работы. Это каждодневный труд, реальное патриотическое воспитание молодежи.
— С какими опасностями сталкиваетесь в тайге?
— Да, в общем, нет опасностей. Разве что проводники... Дедушки, как правило, старенькие. Их надо беречь. Однажды проводник у нас в тайге, что называется, «отрубился». Оказалось, у него эпилепсия. Раз в год припадки бывают, только он нам об этом не сообщил. Оставалось уже немного до места идти, и случился приступ. Мы дедушку, конечно, в чувство привели. Но он напрочь забыл, куда мы вообще направлялись. Экспедиция сорвалась. Обратно выбирались без его помощи. Следующий поход к этому самолету был более удачен. Собрав рассказы других местных жителей, мы все-таки нашли место катастрофы. Правда, выяснилось, это другой самолет, о котором вообще мало кто знал. Но и тот мы обязательно найдем, пусть даже с четвертой или пятой попытки.
— Поиск потомков разбившихся летчиков тоже сложен?
— Да, и здесь результаты скромнее. Был случай, когда нашелся не прямой потомок — внучатая племянница штурмана из Саратова. Она созванивалась с администрацией, просила: «Вышлите, пожалуйста, мне его тело». Но мы объясняем: «Тела нет, есть останки. Причем всех летчиков экипажа. Вы готовы сделать экспертизу трехсот фрагментов?» Женщина не приехала на захоронение. Знакомство и встреча с вашей семьей для нас очень значимое событие. Впервые в истории нашей поисковой работы прямые потомки не только нашлись, но и присутствовали на траурной церемонии.
— Летать не боитесь после всего, что видели в тайге?..
— Мы знаем одну тайну... Можно спастись в хвосте самолета. Всегда туда билеты берем (смеется). Эта часть действительно, как правило, остается невредимой. Хвост легкий, аэродинамичный. Он прилетает на землю последним. Смысла нет бояться. От судьбы не убежишь.
— Поисковики — люди суеверные?
— Дело в том, что мы общаемся с погибшими летчиками, мы чувствуем их присутствие. Как-то раз проводили выставку артефактов. Вышли подышать свежим воздухом — там знакомая бездомная собака бегает. Всегда была приветлива с нами, а тут вдруг ощетинилась, сгорбилась вся, шерсть дыбом! Лает — чуть ли не захлебывается. Было ощущение, что мы вышли не одни... Не подумайте только, что у нас с головой не все в порядке. Просто без мистики действительно не обходится. Все поисковики знают об этом. Погибшие военные к себе зовут, на себя наводят, помогают поисковикам обнаружить то место, где лежат. Мы неоднократно с этим сталкивались. Только несведущий человек может отмахнуться: «А-а, это все глупости!» Вот и коллеги с нами делились. Долго они ходили кругами, пока не сказали: «Ну что ж такое! Где ж ты лежишь? Покажись!» В скором времени наткнулись на фрагменты одежды и останки. Такое происходит.
Жена как-то раз видела вещий сон. Накануне мы вынесли из тайги останки летчика. Часть их взял для музея один участник экспедиции, другая часть осталась у меня. Алена об этом не знала. И вот будит она меня ночью. Ко мне, рассказывает, являлся во сне летчик. Я его кости как мозаику собирала. Руки, ноги, фаланги пальцев... Понимаю, что одной бедренной кости не хватает. И вдруг этот летчик говорит: «Вы меня не всего собрали...» Где останки? Пришлось признаться. На следующий день поехали в Находку и забрали у парня найденные кости. С этим летчиком вообще много было странностей. Вначале, по запросу в архив, установили его как Великохатько. Через два года в архиве обнаружили ошибку. Оказалось, это был летчик Губарев. А мы останки уже захоронили под фамилией Великохатько. Но самое интересное, что два этих летчика были друзьями. Когда Великохатько разбился, Губарев рассказывал, какой он хороший был человек, как замечательно танцевал под патефон. А потом погиб и Губарев.
— Хороните летчиков по православному обычаю. Но ведь кто-то был мусульманином или атеистом...
— Человек не упокоен до тех пор, пока его останки не преданы земле. То, что он лежит на месте катастрофы, не считается упокоением. Конечно, наверняка, есть и некрещеные погибшие летчики, но перед богом все равны. Все должны пройти процедуру отпевания, чтобы попасть на небо. В 2008 году мы проводили церемонию захоронения экипажа бомбардировщика Ил-28т. Лил дождь. Но когда батюшка завершил отпевание, тучи вдруг расступились и яркое солнце озарило кладбище. Бабульки все заплакали, креститься стали. А священник сказал: «Это значит, бог принял их души...» Человек, тонко чувствующий, поймет, что мы поступаем правильно. Остальным пытаться втолковать если ли смысл?
— Как жена-соратница терпит лишения, связанные с походной жизнью? Не всегда хорошая погода, мошка, тигры кругом... У вас оружие-то хоть есть?
— Оружия у нас нет. Если человек в тайге не один, зверь никогда не подойдет. И к месту катастрофы у него интереса нет. Там ведь все полито авиабензином. Его запах сохраняется до тех пор, пока останки полностью не разложатся. А жена... «Аленка — свой мужик!» — смеются поисковики. Ребята ее воспринимают как второго командира. Когда отряд делится на две группы, вторую возглавляет она. Терпение и сила воли у Аленки — будь здоров!
— Были неожиданные находки?
— Однажды в экспедиции мы нашли нечто фанерное с дюралевой обшивкой. Два года выясняли, что это? Какой-то самолет непонятный... Голову сломали не только мы, но и московские специалисты. В итоге разгадка пришла сама собой. Когда я был в Иркутске на авиационном заводе, увидел фотографию... буксируемой мишени. Блин! Стоило столько копаться, останки искать? Их там и быть не могло. Просто самолет тащил мишень, истребитель в учебных целях стрельнул, и она упала в тайгу. Нашли пулемет ШКАС — реликвия времен войны. Конечно, привели в небоеспособное состояние, чтобы не считался оружием и органы не придирались. Сейчас готовим его к экспозиции — чистим, красим.
— У вас есть металлоискатели. А если вдруг золото попадется, не побрезгуете?
— Золото ни разу не попадалось (смеется). Мы не занимаемся кладоискательством. У нас специфическое направление — военная археология, полевая работа, связанная с военной техникой. Нам интереснее найти любой обломок самолета, чем клад.
— То есть, даже если наткнетесь случайно, пройдете мимо?
— Наверное, все-таки заберем (смеется). Потратим на закупку новой техники, оборудования, чтобы расширить возможности поисковой деятельности. Магнитометр две тысячи долларов стоит, глубинные металлоискатели... Это то, чего нам не хватает. А к материальным ценностям спокойно относимся, без фанатизма.
— Терпеть лишения, пусть даже во имя высокой благородной цели, мало кто готов. Героем себя ощущаете?
— Человеком я себя ощущаю. Просто делаю то, что должен делать.
Татьяна Строганова.
Фото автора. Модель пикирующего бомбардировщика Пе-2, на котором летал мой дед, Ярослав сделал сам.
http://mediazavod.ru/
P.S. История любви Ярослава и Алены Ливанских потрясающая! Достаточно сказать, что познакомились они... в подземелье под Новый год. Подробности — в ближайшее время.
/strong
