-
07.05.2021 05:37
Наталия Кундикова — единственная женщина в мире, получившая премию Галилео Галилея. Эта профессиональная награда Международной комиссии по оптике (ICO) присуждается за выдающийся вклад в развитие науки. Впрочем, к своим достижениям физик, занимающаяся уже несколько десятков лет фундаментальными исследованиями, относится философски. Тем более что в судьбе ученого не всегда все складывалось гладко. Однажды ее даже хотели уволить с работы...
Наш разговор сегодня о взлетах и падениях, о преодолениях, научных прозрениях и о физике, конечно, которой Наталия Дмитриевна посвятила жизнь.
Из досье
Наталия Дмитриевна Кундикова — выпускница физического факультета МГУ. Профессор ЮУрГУ, доктор физико-математических наук. В 2003 году основала и возглавила физический факультет, руководит которым по сей день. Заведующая отделом нелинейной оптики. Председатель комитета по присуждению премии Галилео Галилея. Вице-президент Международной комиссии по оптике. Почетный член Американского оптического общества (OSA). Автор более 200 научных работ.
Первая и единственная
— Наталия Дмитриевна, в мире больше нет женщин, обладающих именной медалью премии Галилео Галилея. Получается, вы самая известная в мире современная женщина-физик?
— Ну что вы! И Нобелевскую премию женщины получают. Просто эта конкретная премия по оптике вручена пока только мне. Хотя, по большому счету, женщин-физиков не так уж и много. А тех, кто получает какие-то награды, еще меньше. Но нельзя сказать, что я самая известная (смеется). Слишком круто!
— Хорошо. Сойдемся на формулировке «одна из самых известных в мире...». А вот женщине труднее, чем мужчине, в науку пробиваться, доказывать свою состоятельность, самоутверждаться?
— Когда я училась в известной физико-математической школе-интернате № 18 имени А.Н.Колмогорова при МГУ, в среде одноклассников бытовала пословица «курица — не птица, женщина -не человек». Ну что возьмешь с девочки?! Было такое покровительственное отношение. Между тем досрочно сдали зачет по матанализу в девятом классе из всего потока (а это пять классов) только я и моя подруга. И тогда всем стало понятно, что курица -все-таки птица... (смеется). Да, конечно, есть какое-то несколько пренебрежительное отношение в научной среде к коллегам женского пола. Но, когда увлечен любимым делом, на это мало обращаешь внимания.
Мне повезло с учителями. Это они привили любовь к физике. Класс был разноуровневый, и мне всегда давали задания посложнее, потому что на олимпиадах побеждала. Изначально у меня был интерес к математике в большей степени. Уже потом, когда училась в Москве, долго размышляла, куда идти: на физфак или на мехмат. И знаете, что стало основной мотивацией? У меня в аттестате по физике стоит 4 балла. Вот и решила доказать, что способна на большее, себе и всем.
Очень хорошая подготовка в спецшколе была. В университете на занятиях я маялась от скуки, настолько все давалось легко и просто. Получала стипендию имени академика Арцимовича, МГУ окончила с красным дипломом.
— Обычно отношение к отличникам в школе скептическое... Вам доставалось от одноклассников?
— С ними я играла в футбол, в походы ходила, на выставки и концерты. До сих пор многие одноклассники — мои лучшие друзья. Несмотря на то, что я в Челябинске, а они в Москве, мы в постоянном контакте. Многие ребята, к слову, докторские диссертации защитили.
— А как вы в Челябинске оказались?
— По окончании аспирантуры МГУ работала в Подмосковье, в наукограде Фрязино, в закрытом научно-исследовательском институте. Это была прикладная наука, а мне в большей степени хотелось заниматься наукой академической.
Несколько лет регулярно посещала Общемосковский семинар по теоретической физике академика, лауреата Нобелевской премии Виталия Лазаревича Гинзбурга. На этих семинарах своими докладами меня всегда восхищал Борис Яковлевич Зельдович. Когда узнала от общих знакомых, что он уехал на Южный Урал и организовал вузовско-академическую лабораторию нелинейной оптики ИЭФ УрО РАН и ЧПИ, я ему позвонила. В результате переговоров он пригласил меня в Челябинск, куда переехала в 1988 году. А официально в ЮУрГУ начала работать намного позже — в 94-м году стала доцентом вуза.
— Сфера ваших научных интересов сегодня и уже давно — оптические эффекты?
— Да. В частности, изменение свойств лазерного пучка. Чтобы было понятно, приведу пример. У вас есть круглое зеленое яблоко, а вы его покрасили в красный цвет — и оно стало плоским. То есть поменяли одно свойство — и тут же поменялось другое. До 92-го года, условно говоря, считалось, что нельзя изменить форму яблока, если его покрасить в красный цвет. Ну а мы научно доказали, что это возможно. Премию Галилео Галилея я получила в 97-м году как раз за первые работы в этом направлении.
— Получается, вся ваша научная предыстория, по сути, не имела к этому никакого отношения?..
— Так бывает. Мне даже анекдот вспомнился про академика Крылова. В Англии готовили к запуску пассажирский теплоход, но очень сильно стучал двигатель. Была объявлена премия, равная примерно годовой зарплате клерка министерства. Пригласили российского ученого, который в это время был в Англии. Крылов пришел, посмотрел, послушал, попросил молоток, стукнут один раз — и шум прекратился.
Когда ему выдавали деньги, министерский клерк недоумевал: «За что такое количество фунтов! Вы же только один раз стукнули молотком...». На что Крылов ответил: «Один фунт мне дали за то, что я стукнул, а все остальное — за то, что я знал, куда стукнуть».
Все, что ты делал раньше, не пропадает бесследно. Срабатывает накопительный эффект. Диалектический процесс. Количество рано или поздно переходит в качество. Наверное, если бы я пришла работать в лабораторию сразу же после студенческой скамьи, вряд ли бы смогла экспериментально обнаружить то, что обнаружила.
— Где и как проходила церемония награждения?
— Я получила письмо от тогдашнего председателя комитета по награждению премией Галилео Галилея. Это было в день моих именин — 7 сентября 1997 года. А церемония вручения дипломов и медалей проводится на Международном конгрессе по оптике, который проходит раз в три года. Меня чествовали в Сан-Франциско в августе 99-го.
— Медаль из чистого серебра. Сколько граммов?
— Надо взвесить. Что-то мне в голову это не приходило (смеется).
— Вы предстали перед научной общественностью в вечернем платье?
— Знаете, в 99-м году материальное положение было... не до вечерних платьев. К тому же получилось так, что я не успевала заехать в гостиницу и переодеться. Поэтому на церемонии я была в темной юбке и светлом пиджаке. Единственное, что успела сделать перед вручением, — надела подаренные мне на сорокалетие родственниками жемчужные серьги и ожерелье. А вот уже когда в Японии была на конгрессе в 2017 году, я с собой вечернее платье брала. К счастью, мне не доставило труда переодеться, поскольку конгресс проходил в моем отеле.
-...Такой триумф! Как восприняли коллеги вашу победу?
— После вручения было большое внимание прессы: интервью в газетах и журналах, телепередачи. Получила премию мэра Челябинска Вячеслава Тарасова «Человек года» в номинации «Наука».
— Кажется, тогда вручали золотой значок...
— Да, он точно золотой. Потому что у меня за него вычли налог (смеется). Конечно, ректор Герман Вяткин был очень рад. К слову, забавная сложилась ситуация. Когда уезжала на вручение, почему-то руководство университета решило, что я останусь за границей. И тогда мне проректор передал слова Германа Платоновича: «Если вернется, спроси, чего она хочет...».
— И чего вы пожелали по возвращении?
— Я пожелала себе отдельный кабинет. Тогда у кафедры было в распоряжении только одно-единственное маленькое помещение, кроме лабораторий. ... И мне кабинет выделили.
— А были предпосылки для таких мыслей ректора? Вас действительно приглашали на ПМЖ за рубеж?
— Да. И не раз. Но я уже переезжала из Москвы в Челябинск и понимала, что это такое. В другой город перебраться — большие сложности, а в другую страну — еще труднее. Тут, скорее, личные мотивы, чем патриотические. Я все-таки рассматривала себя в этом процессе, а не свою роль в развитии страны. До этого уровня я тогда не дошла...
— А позже был момент, когда вы все-таки свою роль в развитии страны осознали?
— Скорее, осознала роль в развитии региона. Произошло это на этапе, когда занималась организацией регионального конкурса Российского фонда фундаментальных исследований. Я была заместителем председателя Регионального экспертного совета по Челябинской области Германа Вяткина. Вместе с Челябинским научным центром, через который шло финансирование грантов, мы вели большую организационную работу. Сейчас этот региональный конкурс возродился, Челябинская область в конце 2020 года выделила средства на софинансирование.
Главная интрига
— Собственно, весь челябинский период вы и занимаетесь фундаментальными исследованиями. Что самое интересное в этом процессе?
— Самое интересное — это когда ты вдруг осознаешь: «Я знаю то, что не знает больше никто в мире...».
— А что вы испытываете, когда знаете то, что не знает никто в мире?
— Состояние эйфории.
— Внешне это как-нибудь проявляется?
— Наверное, на лице появляется глупая улыбка... (смеется).
— Но ведь это и называется «открытие», не так ли?
— Открытия бывают разного уровня. Что такое фундаментальные исследования? Это получение новых знаний о природе, человеке и обществе. Открытие же... Ну вот, например, гравитационные волны, за которые дали Нобелевскую премию. Это то, что искали больше ста лет. Или же речь идет о новом знании, которое существенно поменяло качество жизни. Вообще физикой занимаются ленивые люди. Все направлено на то, чтобы потакать лени человечества.
— Так ведь любая наука на это нацелена. Задача — чтобы человеку нечего было делать в конечном итоге.
— Вы правы. Дрова пилить уже не надо — есть электричество. Встречаться нам с вами уже тоже не надо — есть Интернет.
— ...Телепатическое общение наладим — так вообще будет замечательно! Кстати, что вы думаете об этом? Возможно такое?
— Сложно сказать. Понимаете, в чем дело... Какие-то элементы подобного взаимодействия существуют. Моя мама из Москвы приехала в Могилев по распределению. Бабушка жила с нами, помогала нас с братом воспитывать, а прабабушка жила в Москве. В момент, когда ее не стало, бабушка проснулась ночью с полным осознанием случившегося горя. Иногда бывает нехорошее предчувствие — а потом тебе приходят совсем неприятные вести. Так что какие-то ментальные связи между людьми, особенно если они родственники, наверное, есть. Но как это можно использовать, я не могу сказать.
— А квантовая физика вас интересует, как ученого?
— Какие-то вещи лучше рассматривать именно на уровне квантовой теории. Законы квантовой физики — это законы малых величин. Но сейчас я работаю исключительно на макроуровне. Хотя те же эффекты можно называть, используя термины квантовой физики. Беда в том, что сейчас многие квантовую физику пытаются перевести на мистический уровень. Это, конечно, полная ерунда. Просто красивыми словами называют те эффекты, которые где-то наблюдают. Приклеивают ярлыки, не имеющие ничего общего с наукой, щеголяют красивыми словами. На самом же деле квантовая физика — наука серьезная и перспективная.
— Я тоже знаю красивые слова... К примеру, шаровая молния. Это квантовая физика?
— Нет. Это чисто макроскопическое явление. Электрический разряд, сгусток плазмы. Научная проблема состоит в том, что до сих пор не научились получать управляемую шаровую молнию в лабораторных условиях.
— Обратимся к вещам, более понятным. Допустим, к английскому языку. Вы в совершенстве им владеете?
— В свое время был эпизод, когда мы с ректором ЮУрГУ Александром Шестаковым (тогда — проректор по научной работе) ездили в США, и там я иногда помогала в общении. Знаю язык достаточно, чтобы писать и читать, чтобы в любой англоговорящей стране спокойно общаться на бытовые и научные темы. Нужно постоянно держать себя в лингвистической форме. С этой целью ежедневно читаю несколько страниц художественной литературы на английском языке без словаря.
— А, правда, что ваши фундаментальные исследования позволят создать технику, распознающую рак на ранних стадиях?
— Сейчас мы конкретно этим не занимаемся. Но когда вы делаете что-то в одном направлении, часто получается ответвление. Произошло такое и в области поляризационной оптики, методы исследования которой позволяют создать такую технику. В принципе, работы уже дошли до клиники. Этим занимаются в Нижнем Новгороде и во Франции.
— А если далеко в будущее заглянуть, что может получить человечество благодаря оптическим эффектам?
— ...Эта история началась в России. Легендарный физик, профессор Веселаго уже давно написал большую статью о существовании сред с отрицательным показателем преломления. Общество инженеров оптиков (SPIE) выпустило документальный фильм. Человек надевает плащ — и становится «прозначным», через него видно все. То есть, по сути, это человек-невидимка. Это одна из фантазий, правда, — не моих. Ну а дальше... Сейчас актуальная задача — создание оптических или оптоэлектронных устройств очень маленьких размеров. Думаю, в этом плане есть большие перспективы.
— Когда видишь успешного ученого, складывается ощущение, что все ему дается легко...
— Бывало всякое. Однажды меня даже чуть было не уволили с работы...В конце 80-х годов прошлого века появилась тенденция развивать науку на периферии. Идею поддержал Герман Платонович, и была создана вузовско-академическая лаборатория нелинейной оптики, основателем и руководителем которой стал Борис Яковлевич Зельдович. Лаборатория была двойного подчинения: Академия наук и ЧПИ.
В 94-м году Зельдович эмигрировал в США, назначив меня исполняющей обязанности руководителя лаборатории. И тогда председатель Уральского отделения РАН Геннадий Андреевич Месяц произнес такую фразу, которую мне передали: «Лаборатория была создана под ученого с мировым именем. А кто такая Кундикова?..».
В Екатеринбурге в Институте электрофизики после заседания Ученого совета мне было сказано, что моя ближайшая задача — найти место работы. Помню, как я ехала на автобусе в Челябинск и проревела всю дорогу... А на следующее утро пошла к Герману Платоновичу, который сказал: «Мы вас не бросим».
Нас лишили финансирования в Институте электрофизики, но Вяткин нашел возможность поддержать сотрудников лаборатории.
Через много лет он мне признался: «Я смотрел на эту девочку тогда и думал „а что она может сделать?..“. Но, оказывается, не ошибся».
А потом встал вопрос, как вернуть финансирование лаборатории? По этому поводу мне предстоял разговор с директором Института электрофизики Геннадием Месяцем. Крутила цифры туда-сюда... Что же делать? Как же их представить? И вдруг осенило: весь бюджет лаборатории равняется стоимости такси из Нью-Йорка в аэропорт Кеннеди. Поскольку Геннадий Андреевич был достаточно популярен на Западе, он не раз летал в Штаты. На следующий день я четко ответила этим сравнением на его вопрос «сколько вам нужно денег» — и проблема с финансированием была решена.
— Что в физике самое волнующее?
— Самое волнующее... — когда делаешь доклад на конференции и после твоей последней фразы наступает тишина... А потом раздаются аплодисменты, и ты понимаешь, что поделился своим сокровенным и коллегам это понравилось.
— Но тишина бывает обманчивой. Аплодисменты могут и не последовать...
— В этом и заключена главная интрига. Это ведь интересно.
— Вы любите студентов?
— Студентов я люблю. А вот преподавать, честно говоря, — не очень. Сам процесс выхода в аудиторию мне не сильно нравится, мне ближе камерные вещи — в частности, индивидуально заниматься со студентами наукой.
— И как вы себя преодолеваете?
— Что поделаешь, много где приходится себя преодолевать. Наука вообще непростая штука. Знаете, Татьяна Сергеевна, иногда ведь в принципе не понимаешь, что происходит. Недавно со студентом пытались разобраться: есть два выражения, которые должны совпасть, но они не совпадают. Вот и ломаем головы. Впрочем, это очень увлекательно. Когда получаешь неочевидный результат, за ним может скрываться нечто удивительное. И тогда могут появляться поразительные идеи и в новом направлении, с точки зрения физики, развиваться события.
Татьяна Строганова.
Фото из архива Наталии Кундиковой.
