-
27.02.2010 10:38
У Леонида Чернышёва есть дорогая сердцу коллекция — подаренные известными писателями книги. В их числе «Молодая гвардия» «с приветом самым сердечным» Фадеева, а также «Истории моих репортажей» Бориса Полевого с автографом, датированным маем 1982 года. «Леониду Чернышёву — фронтовику и собрату по перу от всей души», — написал автор на пустой страничке.
А дальше — предисловие, несколько фраз которого подчёркнуты жирной линией: «Жизнь журналиста, если он настоящий журналист, как говорится, журналист по велению сердца, измеряется не годами, не десятилетиями, а репортажами. И иные из них — наиболее значительные, наиболее сложные или удачные — становятся и жизненными вехами».
Эти слова Леонид Устинович подчеркнул не случайно. Знаковые они в его судьбе. Не счесть в творческом багаже ставших вехами репортажей. Но есть среди них один самый важный и самый памятный — репортаж длиною в четыре года под названием «Война».Так случилось, что родину наш легендарный земляк защищал с первого дня Великой Отечественной до последнего.
Армейский казус
— Я родился 31 декабря 1920 года, — вспоминает Леонид Устинович о казусе своего призыва в армию. — Стал седьмым ребёнком в семье. Когда отец строил тракторный завод, я оканчивал школу № 48. А в 40-м повестку принесли. Призывной год — надо идти в армию. В военкомате попытался объясниться: «Товарищ военком, так я же в этом году не жил...» «Эх, дружочек, — говорит он, — посмотри на календарь.
С 1 января до 31 декабря — это год. Твои родители были бы похитрее, записали б дату рождения 1 января. Ещё год гулял бы. А так — всё. Собирайся».
Погрузили нас в Челябинске в вагоны. Куда едем, не знаем. Потихоньку спрашиваю военкома: «А где служить-то будем?» «Ну я тебе по секрету скажу, — отвечает, — будешь служить в Красной армии. Понял?» Я понял. Больше вопросов глупых не задавал. И привезли нас в Архангельск. Хотя обычно новобранцев на Дальний Восток отправляли или на запад.
Восемь месяцев отслужил — началась война. У нас были учения на Соловецких островах: высадка десанта, имитация боя... А накануне полк участвовал в дивизионном смотре самодеятельности. Мне поручили конферанс, стихи читал. В общем выступили хорошо и мне приказом была объявлена благодарность: 10 дней отпуска (без дороги). Сказали: «Учения закончим, поедешь».
Я был в роте связистом — сразу сообщил домой радостную весть. И вот возвращаемся мы рано утром с учений. Строем идём — как полагается. Ребятишки бегут, кричат: «Давайте, дяденьки, скорее. Гитлера надо бить!» Мы не поняли. Как же так? Ведь подписан акт о ненападении... «Не знаете, что ли? Так война началась, — пояснил прохожий. — Только что было выступление Молотова. Уже бомбили Киев...»
Масштабы случившегося оценили не сразу. Объявили мобилизацию. Новобранцам выдали новенькое обмундирование, кирзовые сапоги. В то время как на красноармейцах, с которыми служил Чернышёв, были обмотки да ботинки. Правда, самому Леониду сапоги достались отличные — новенькие кожаные офицерские. На складе выдали перед смотром, чтобы на сцене выглядел безупречно. Бойцы обмундирование берегли. Командир сказал: «Вот война кончится — это всё вам останется». «Наша поступь тверда! Враг не пройдёт! Месяца три-четыре повоюем, набьём морду гитлеровцам...» — вот такие были мысли. Никто и представить тогда не мог, что война станет долгим и тяжелейшим испытанием для советского народа.
«Добавьте нам огня!»
Дивизии, в которой служил Чернышёв, было приказано оборонять очень важную стратегическую железнодорожную магистраль Ленинград — Мурманск (так называемая «кировская дорога»).
— Перед нашей отправкой на место дислокации на корабли грузили патроны, продовольствие, лошадей, даже сено прессованное в тюках. Лошадей подцепляли ремнями под брюхо. Надо было видеть эти испуганные глаза, когда по команде: «Вира» — копыта отрывались от земли. Плыли мы мимо опять же Соловецких островов, выгрузились в Кеми. Подали эшелоны.
Направились в сторону Мурманска. Когда подъезжали к станции Лоухи, видели воронки. Гитлер сразу же подписал приказ — во что бы то ни стало хотел перерезать эту железнодорожную магистраль, чтобы сделать второе кольцо окружения Ленинграда.
Карельский фронт. Наш участок был в тридцати семи километрах от станции Лоухи. Немцы выбросили в этот район десант. Перед первым боем командир сказал: «По русскому обычаю необходимо надеть свежее бельё и рубашки...» Вот тут по телу побежали мурашки. Мы поняли, что всё очень серьёзно, что могут прямо здесь и похоронить. Как только заняли позиции, началась атака за атакой. Одну отбили — вторая, третья...
Трудно было, конечно.
Я же в роте связи — звоню артиллеристам: «Ребята, нас атакуют, есть убитые и раненые. Добавьте нам огня!» «А у нас, — отвечают, — лимит: три снаряда на пушку в сутки (один для пристрелки при этом. — Авт.). Потерпите, завтра шесть будет». «Завтра нас уже не будет!» — кричу в трубку. Ну что тут сделаешь?..
Ни одного метра земли не уступили мы тогда врагу. С винтовками против немецких автоматов... Держались до последнего. Наконец прислали пополнение из кандалакшской тюрьмы — 400 добровольцев. Было условие: при ранении или контузии судимость снимается. Заключённые рвались на фронт. Ребята боевые прибыли. Давайте, говорят, оружие.
А у нас нет ничего в запасе — только гранаты. С голыми руками готовы были на немца идти. В марте 42-го нашей дивизии присвоили звание гвардейской. За стойкость и мужество. В моей красноармейской книжке тогда же сделали запись: «Гвардии сержант». Магистраль мы не сдали. Если бы немцы тогда прорвались, Ленинград бы не выстоял.
А ещё мне хорошо запомнился холод первой военной зимы. Снегу выпало по пояс. Нам выдали валенки, шапки, ватники. Но когда ударили первые сорокоградусные морозы, мы были ещё в шинелях. Воспользовавшись затишьем, наломал я хвойных веток, бросил под ёлочку, прикорнул, задремал. Проснулся, попытался встать... а шинель-то примёрзла. Снег подо мной слегка подтаял, ну и вросла шинель в лёд. Всё, думаю, воспаление лёгких точно будет.
Но... хоть бы хны! Даже не чихнул ни разу. Не болели бойцы. Может, напряжение сказывалось или общая мобилизация организма? Цинга нас только одолевала в первую весну. Дёсны начали пухнуть. Сразу последовал приказ — готовить отвары хвои. Ее заваривали в вёдрах, пили вместо чая, и цинга вскорости отступила.
Знаете, я счастливчик. Когда закончилась война, провели перепись населения. Там была отдельная строка: «Участники боевых операций». Так вот, рождённых в 1920 году в живых осталось только два процента. То есть из каждой сотни — двое. И я в числе этих двух.
Дожил до сегодняшнего дня. К слову сказать, на фронте я бросил курить. Большинство начали от волнения, страхов и переживаний, а я вот ухитрился поспорить с однополчанами, что брошу, и выиграл спор. Хотя сложно было, первый месяц особенно. В окопах же постоянно на виду. Получишь котелок с едой, покушаешь — курить хочется!
Подарки знаменитостей
С плохой привычкой Леонид Устинович на войне расстался, а хорошую обрёл. В редкие минуты отдыха он писал сатирические миниатюры, поддерживал моральный дух бойцов. И даже публиковался в сатирическом журнале «Сквозняк», который выпускали на Карельском фронте. Однажды Леониду дали боевое задание доставить секретный пакет с пятью сургучными печатями в штаб Петрозаводска. Пакет положил под гимнастёрку, подпоясался потуже ремнём, пистолет наготове...
Сел на станции Лоухи на поезд Мурманск — Ленинград. Фонариком посветили — документы проверили. Лёг на полку на живот — на всякий случай, для надёжности. Добрался до места без происшествий. В особый отдел СМЕРШ доставил пакет в целости. Бойца накормили, и отправился он в обратный путь. Но когда шёл по коридору, увидел на двери надпись: «Редакция журнала «Сквозняк». Зашёл, представился.
«Так это вы Чернышёв? — удивился главный редактор, известный ленинградский писатель Михаил Левитин. — Я думал, пишет нам человек зрелый 40 — 45 лет...» Так они и подружились. Вот только до сих пор недоумевает Леонид Устинович, почему тогда именно его послали с секретным пакетом в Петрозаводск, а не сотрудника СМЕРШ?
Так и был предопределён выбор профессии. Уже будучи собкором комитета Всесоюзного радио и телевидения, Чернышёв публиковал свои стихи и в «Крокодиле», и в «Смене», и в «Юности». Судьба щедро одаривала его встречами с выдающимися людьми. Личное знакомство с Борисом Полевым, главным редактором «Юности», произошло по заданию редакции. Погиб космонавт при посадке — надо было сделать материал.
Дескать, жизнь есть жизнь, космос потребовал, чтоб вот так случилось... Кто даст оценку этой трагедии? В редакции решили, что лучше Полевого никто не скажет. У него герой без ног был, а совершил подвиг: поднялся и стал летать. Кто пойдёт на встречу? Конечно, Устиныч. Ты же, говорят, у него печатался.
В приёмной — народ. Секретарь докладывает: «Там Чернышёв, корреспондент Челябинского радио. Один из авторов нашего журнала...» Пригласили зайти в кабинет.
— Садись, — говорит Полевой, — чего принёс?
— Пока ничего. У меня задание редакции, — объясняет радиожурналист. — Нужно сказать, что от неприятностей никто не застрахован, дать оценку трагедии, поддержать...
— Я ведь сам с газет начинал, тоже был корреспондентом. Понимаю, что такое задание редакции. Подожди. Надо подумать... — редактор стал что-то набрасывать.
Спустя некоторое время выступление было записано на магнитофон. Полевой предложил прослушать.
— Ну как? — поинтересовался он у корреспондента.
— Я это стирать не буду. Но более эмоционально хотелось бы — немножко суховато получилось.
— Тогда давай второй дубль сделаем, — предложил Полевой.
Получилось то, что надо.
— Ну спасибо, научил ты меня, как на радио работать. Когда свои стихи пришлёшь?
Вот так Леонид Устинович Полевого редактировал. Тогда же и книгу в подарок с дарственной надписью получил.
Известный художник Василий Неясов подарил Чернышёву портрет, который и сегодня украшает кабинет журналиста-ветерана. Сидели они как-то в мастерской, общались. Вдруг художник стал набросок делать.
Потом попросил ещё раз прийти, попозировать уже с микрофоном в руке. Работу назвал «Радиожурналист». Прямо на персональной выставке Неясов вручил её Чернышёву.
И щит броневой, и символ отваги
...На пенсию Леонид Чернышёв пошёл в 82 года. Предлагали облегчённый вариант — на полставки. Отказался. Вполнакала не привык работать. А через год попал в больницу. Предстояли три полостные операции.
Профессор во время обхода предупредил: «В вашем возрасте такие тяжёлые операции — большой процент риска».
— Господь Бог не сделал запчастей, — ответил Леонид Устинович. — У меня другого выхода нет. Я солдат. Я пойду до конца.
Выдержал солдат и это испытание. Когда было совсем тяжело, спасало чувство юмора. Врачей Чернышёв удивляет часто. В особенности стоматологов. «Открывайте рот, — командует врач и... ахает. — Леонид Устинович, так у вас что, все зубы целы? Слушайте, так вас же студентам показывать надо!» «Ну если больше нечего показать, пойдёмте», — отшучивается 89-летний пациент, у которого на самом деле нет ни одной пломбы.
К 65-летию Победы Леонид Устинович в тандеме с фотографом Сергеем Васильевым подготовил сувенирный буклет «Живи и помни». Посвящён он памятникам, которые есть в нашем городе. Какое к ним сегодня отношение? Разное. «А зачем это нужно? — раздаются порой реплики. — „Катюша“ — груда железа. Лучше б пивную поставили. А зачем танк на Комсомольской площади? У нас же здесь войны не было...» Такие фразы больно колют ветеранов в самое сердце.
И песни современные тоже. «Жили-были — не тужили. И довольны были всем. Вдруг нагрянула война — страху было до хрена», — исполняет разухабистый паренёк. И всё? Вот этой строкой о войне сказали? «Как такое в эфир можно пускать? — недоумевает журналист. — Миллионы погибли, столько горя и лишений — и такое отношение. Поэтому и сделал буклет. Даю ответ в стихах».
Была война, фашизм девятым валом катился грозно по земле.
Смертельной гарью всё дышало, планета корчилась во мгле.
И Бухенвальд, и газовые печи... Куда ни глянь, везде царит беда.
Горели танки, словно свечи. Тряслись от гнева города.
Сквозь огненный ад прошёл наш солдат -
От снежной Москвы до Берлина и Праги.
А рядом, как брат, с ним был Танкоград -
И щит броневой, и символ отваги.
На Кировке земляк есть на примете.
Над башней танка вскинута рука.
Таким он был в далёком 43-м.
Таким остался в бронзе на века.
— Сейчас отмечаем 65-летие Победы. Потом нас не будет, но отметят столетие, двухсотлетие... Пусть помнят, — резюмирует Леонид Устинович.
Победный май! Народы ликовали:
Свершилась грозная, но праведная месть.
Мы ведь не ради славы воевали.
Мы отстояли Мир, Свободу, Честь!
Напоследок поделился наш знаменитый земляк рецептом крепкой памяти. С фронтовой привычкой «ни дня без строчки» он и сегодня не расстаётся. Что-то вспомнится, какой-то образ придёт или рифма — сразу на бумагу. Даже если случается это перед сном. Утром встал, мысль есть, образ повернул — и готово стихотворение. Вот и в день нашей встречи не обошлось без экспромта, посвящённого, к слову, читателям этого очерка.
Отчизне служить не ради наград —
Это наше гвардейское кредо.
Был верен присяге уральский солдат
От первых боёв до Парада ПОБЕДЫ!
Татьяна Строганова спецмально для lentachel.ru
Фото автора
