-
07.01.2005 06:01
Владимир Гурфинкель — художественный руководитель Челябинского театра драмы имени Наума Орлова. Родился в 1962 году на Украине. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кино. Свой первый спектакль поставил в 19 лет. Будучи известным театральным режиссером, работал во многих городах бывшего Союза. Преподавал в театральных вузах страны, снимался в кино, был режиссером оперных и опереточных постановок, а также цирковых представлений. Женат. Трое детей.
Театральная общественность замерла в ожидании. Режиссер Владимир Гурфинкель и актеры театра драмы готовят зрителям очередной сюрприз, который обещает стать сенсацией сезона. 11 февраля состоится премьера «Поминальной молитвы» по пьесе Григория Горина, созданной на основе классической прозы Шолома-Алейхема. Зрители увидят спектакль одновременно легкий и серьезный, веселый и печальный. Их ждут слезы сквозь смех и смех сквозь слезы. Накануне премьеры наш разговор с Владимиром Львовичем о главном спектакле его жизни и о творческих альянсах.
— Число ваших театральных постановок достойно книги рекордов. Не назовете точную цифру?
— Честно говоря, никогда не задавался этим вопросом. В тот момент, когда творческий человек начинает подсчитывать... Рискну предположить, что на следующем этапе он заводит парадный пиджак, прикалывает туда всякие значки. Это, наверное, происходит уже в тот период, когда прошлое интересует больше, чем будущее. К счастью, я пока еще нахожусь в той степени горения, когда «завтра» значительно интересней, чем «вчера».
— С труппой челябинского театра драмы вам уже доводилось работать. «Поминальная молитва» — первая ваша постановка в должности худрука. Есть ли какие-то отличия? Сейчас или прежде было легче договориться с труппой?
— Что значит «договориться с труппой»? Разве в этом сложность? Сложностей горизонтальных в жизни очень мало. Есть сложности только вертикальные: как прорваться туда, вверх, в некое новое понимание и ощущение смысла этой жизни? Через материал какого автора? Хотя, в конечном счете, все равно прорываешься через собственную душу. Мне кажется, что благодаря Науму Юрьевичу труппа здесь настолько жаждущая, собранная и осмысленная, что вопросов договаривания не возникает. Знаете, в моей профессии часто надо бежать впереди, что-то расчищая, и одновременно подталкивать сзади паровоз, чтобы все происходило быстрее. Это тот случай, когда бежать сзади просто нет никакой необходимости. Они меня удивляют своей ненасытной потребностью творить. Чудесный коллектив!
— «Поминальную молитву» вы называете главным спектаклем своей жизни. Почему? Это что-то личное?
— Конечно, личное. Разве можно в искусстве заниматься чем-то неличным? Для меня существует абсолютно личный круг авторов. Это Шолом-Алейхем, потому что это всегда взгляд, очень ироничный, светлый, на наше бытие, наши беды. Это Достоевский, потому что глубже ничего пока я в своей жизни не видел. Настолько точно он понимал поведенческую психологию человека! Это Франсуа Виньон, потому что личность яркая. Все личное. Все то прекрасное, что создала мировая культура, оно все равно входит в нас индивидуально. Верно сказал Толстой. Художник не имеет права говорить, если он может молчать. А говорить нам легче всего о чем-то своем, о чем-то сильно наболевшем. Когда человек приходит в зрительный зал, он может чего-то не понимать. Но он всегда поймет, есть ли личная заряженность у артиста, была ли личная заряженность у режиссера, когда он создавал спектакль. Были ли ночи, которые он недоспал, мучаясь, создавая эти образы. Если есть момент некой недокрученности — это одно. А если есть момент личный, зал это прекрасно понимает. И возникает чудо театра — создается такое впечатление, что говорят с тобою о тебе.
— И все же — «Молитва». Вы подступались долго к этому материалу?
— На каждом отрезке собственной жизни любой человек к одному и тому же художественному произведению подступается с каких-то своих позиций. Есть вещи бездонные. Геогрий Товстоногов шесть раз ставил «Оптимистическую трагедию». Он не мог найти дна у этого произведения. Я не понимаю, почему оно его так задевало, но он не мог найти дна. Там было что-то личное. Я не могу найти дна в «Поминальной молитве». Есть темы, которые проходят через все творчество художника. Неправда, что люди не летают. Они летают. Только очень низко над землей. Когда-то эта мысль реализовалась, и у Шагала возникли летающие люди. Оторванные от бытия и в то же время абсолютно мирские. Шолом-Алейхем тоже отрывает людей от какого-то быта. Он их всех делает мудрецами и философами. Даже самых отъявленных негодяев он поэтизирует. Театр, с моей точки зрения, должен заниматься неким дефицитом. Должен создавать некую сказку, то, чего нет в жизни, но очень хочется. Шолом-Алейхем — прекрасный повод для этого. А хочется людей, которые живут чувством и верой. Хочется общаться с теми, кому некая идея дает энергию для жизни. У Шолом-Алейхема это идея семьи. Самая чистая идея на земле: любить прошлое и растить будущее.
— Прежде у вас были постановки «Поминальной молитвы»?
— Не думайте об этом. Думайте о прекрасном. Я точно знаю, что лет через семь-десять будет четвертая, проживу еще — будет пятая. Если вы мне хотите задать вопрос, легче ли мне сейчас ставить «Поминальную молитву», чем семь лет назад, я отвечу: «Сложнее». Потому что в нашей жизни произошел Беслан. Если вы меня хотите спросить, не иду ли я по пути повтора, то вы хотите мне задать пошлый вопрос. Вы ведь сами семь лет назад были другим человеком? Наверное, как-то по-другому смотрели на жизнь. Я иду на этот невероятный риск осознанно. Ни сравнений, ни повторов, ни самоцетат. Есть произведения, которые уже совершенно для меня закрыты. Как-то в Челябинск на фестиваль Красноярский театр привозил спектакль по пьесе Уильямса «Прекрасное воскресенье для пикника». Вот там я высказался полностью. Никогда не вернусь к этому произведению. А к Шолом-Алейхему буду возвращаться еще ни раз.
— Какую главную творческую задачу решаете нынешней постановкой?
— Я не понимаю, что такое «главная творческая задача». Для меня этих задач много. Во-первых, хочу познакомиться со всем театром. Во-вторых, я убежденный сторонник театра репертуарного. Периодически в театре должны возникать крупные полотна, в которые вкладываются все творческие силы. Создание таких полотен — немножко другая режиссерская технология. Такие большие спектакли театр объединяют и делают единым целым. Когда в репертуаре таких спектаклей достаточное количество, тогда уже люди привыкают говорить не «я», а «мы». Кроме художественных задач, я решаю задачу объединения.
— Есть такая необходимость? Труппа была разобщена?
— Нельзя говорить о театре ни в прошлом, ни в настоящем времени. Только в будущем. Объединение...Такое надо делать с театром всегда. Какой бы он ни был целостный, его всегда надо объединять большими работами. Потому что понятие энтропии (а это распадение некого порядка) невероятно присуще творческому коллективу.
— Необычная музыка, хореография в «Поминалке». Расскажите о создателях спектакля.
— Силою своего актерского таланта спектакль создают Евгений Поплавский Татьяна Каменева, Леонард Варфаломеев, Борис Петров... У вас места не хватит всех перечислить, потому что в спектакле занято более 50 исполнителей. О постановщиках спектакля могу говорить только в превосходной степени. И в то же время, я понимаю, что это, наверное, субъективно. Потому что для меня это самые идеальные сотворцы, с которыми я уже много лет. Ирэна Ярутис (художник), Леонид Иновлоцкий (композитор), Леночка Алексеева (художник по свету)... Единственный человек, с которым я делаю только вторую работу, хореограф Гали Абайдулов. К счастью, он нашел время и возможность приехать из Питера. Что такое Гали? Это постановщик из разряда «первые величины». Мне очень хочется, чтобы в нашем театре работали лучшие художники, режиссеры и хореографы. Но это тоже не так просто. Сотворцы — это зачастую конфликтная ситуация. Они же личности. Но по мне так лучше выдающиеся личности, чем робкие исполнители. Больше надежды на художественный результат.
— Зрителей ждет масса сюрпризов: живая лошадь, вязанные из толстых веревок костюмы, многоголосые хоры в сопровождении оркестра...
— В «Поминалке» я давным-давно придумал некий мир. Придумал его как бы литературно. И впервые с Ирэной Ярутис эту литературную придумку мы воплощаем в некий сценографический ход. Огромные холмы, степи... Есть такое время года, когда степи Украины и Палестины очень похожи. А еще есть момент, когда пустыня переходит в небо. Это самая интересная для человека точка на земле. Мы хотели, чтобы весь этот мир был рукотворным. Отсюда плетеные костюмы. Все как бы соткано. Мы же все перематываемся. Мы на себя «перематываем» родителей, дети «перематывают» нас. Отсюда солнце, как некое перекати поле, как некий клубок жизни, и круг, как единственная стабильная фигура на земле. Все ушло в сценографию.
Музыка как бы трехслойна. Сначала пласт нашего отношения к происходящему —современная симфоническая музыка. Потом — музыка маленького еврейского местечка, где происходит действо. Живой оркестр под управлением Ильдара Жалилова находится здесь же, на сцене, и является частью действа. Но самое главное — это музыка души, на которой все держится. Музыка древних иудеев, которых даже римская империя не смогла поработить. Эта придуманная композитором мелодия. Родилась она из шума шагов за Моисеем, из звука пустыни и из звука самых древних инструментов. Вот это и есть третий пласт. Это музыка, при помощи которой, по нашей версии, взывал к Господу Моисей, ведя за собой народ. Эта сложная полифоническая музыкальная система и создает звуковую структуру спектакля. И пластически тоже присутствуют три пласта. Понятно, что те люди, которые на сцене, — это наши современники. В их движениях есть и древний библейский восток, и собственно еврейское местечко. В их движениях потрясающая образная энергия, которая живет в душе Гали Абайдулова.
— Пресса всегда балует вас своим признанием. Считаете себя большим художником?
— Думаете, мне пора подводить итоги? Я очень трезво и прагматично отношусь к себе. Понимаю, что во мне уже есть большое количество умений. Во мне еще не иссякли желания и уже есть то количество ошибок и поражений, которые выливаются в творческую мудрость. О, как сказал!.. (Смеется).
— Накануне премьеры какие испытываете чувства? Или... мэтрам уже не пристало волноваться?
— Что значит «не пристало волноваться»? Жуть! Не сделанного столько! Но в этом отличие театра от кино. В кино отснял — и это уже мертвый материал. В театре в последнюю секунду все может встать на места. Огромное количество проблем! Но есть некий внутренний заряд, который дает мне веру в то, что 11 февраля и после артисты будут жить подлинными чувствами. Нам есть, о чем говорить со сцены. Все остальное уже не важно. Оно все равно срастется.
— Творческие люди, как правило, суеверны. Некоторые режиссеры накануне премьеры совершают определенный ритуал...
— У меня есть ритуал после премьеры. Это называется «разгрести авгиевы конюшни». Накапливается такое количество дел! После премьеры единственный выход из депрессии — заняться этими делами. И самое главное -тут же включиться в новое название.
— Не раскроете секрет, как оно будет звучать?
— Ха! Приказ о новом названии должен звучать как гром среди ясного неба. Вы хотите быть громоотводом?..
— Какой вариант для художника вашего уровня оптимальнее: быть свободным режиссером или все-таки худруком театра?
— Мужчину определяют поступки. 21 декабря прошлого года я поступком ответил на этот вопрос, согласившись возглавить театр. С моей точки зрения, есть этап жизни, когда режиссеру просто необходимо много ездить. Ибо в одном месте никогда не получится совершить такое количество глупостей. Товстоногов сказал: «Режиссура — искусство практическое». Надо добиваться практических результатов, надо приобретать режиссерский опыт. Но приходит время, когда понимаешь, что создавать просто спектакли тебе уже не интересно. А вот создавать театр, стиль, направление... — это уже приносит совсем другие ощущения. Другие потребности, другие амбиции.
Могла ли возникнуть мхатовская стилистика, если бы Станиславский создавал свои опусы в разных театрах? Наверное, нет. Кроме всего прочего в тот момент, когда антреприза, как способ зарабатывания денег, становится все более наглой, необходимо создавать именно то, что, на мой взгляд, является подлинной формой жизни театра. То есть создавать репертуарную труппу. Это единственная возможность художественной реализации на сегодняшний день. И поверьте, совсем не важно, где эта труппа географически находится. Вообще-то говоря, мы живем только под солнцем. Кстати, мне челябинские солнце и мороз доставляют такое удовольствие, что я не грущу по дождям Петербурга. Не знаю, что я вам скажу через пять лет, но на сегодняшний день мне хорошо. Театр дал мне возможность гигантской востребованности. Я к ужасу своему ничего не успеваю. А вечером прихожу и говорю себе: «Я счастлив. Я не успеваю ничего...»
Татьяна СТРОГАНОВА.
«ВЧ» от 7 января 2005
